– Вы где любите спать, с краю или у стенки?

И все. А Юткин испереживался, что же ему делать – лечь с ней или бросить на пол полушубок.

Кровать была односпальная, и потому невольно касались друг друга, как Юткин ни старался держаться на краю.

– Да вы не стесняйтесь, придвигайтесь ближе. Что поделаешь, раз такая кровать.

И вот придвинувшись вплотную к Мальвине, Юткин почувствовал, что хочет ее, причем хочет сильно, невзирая на запах ее немытого тела.

Не в силах совладать с собой, Юткин обнял Мальвину и стал тискать ее грудь, потом, ободренный ее молчанием, передвинул руку к ногам, паху…

– Будет слышно, – прошептала Мальвина.

– А мы на пол, – также тихо сказал Юткин и бросил на пол полушубок…

Когда снова легли на кровать, Юткин чувствовал себя уже не гостем, а полноправным жителем, даже немного хозяином.

Но были и другие чувства, которые нахлынули на Юткина. Тут было и понимание полного разрыва с Варварой, которой он ни разу не изменял, не потому что не хотел, а просто боялся всяких осложнений в размеренной жизни. Было и то, что он воспылал сексуальным чувством и реализовал его не с соседкой по квартире, которую часто мысленно представлял, занимаясь любовью с женой, а поимел женщину, на которую неделю назад не стал бы даже смотреть, даже не принял бы за женщину…

– Ну и пусть, – повторял он про себя, – ну и пусть…

Мальвина, неправильно поняв его молчание, прошептала:

– Ты не бойся, я чистая. Не думай, что если я тут живу, то меня каждый может.

– А я и не думаю.

И началась новая для Юткина жизнь, которая быстро стала привычной, обыденной. Иногда ели то, что находили в ящиках. Иногда сдавали бутылки и кое-что покупали в магазине. Иногда совсем ничего не было, и Мальвина говорила: зато есть, где переночевать, попьем чаю. Мальвина никогда не злилась, никогда не отчаивалась, все принимала спокойно, как должное.

И ее спокойствие передавалось Юткину, вернее, его спокойствие зависело от спокойствия Мальвины. Юткин почти не вспоминал Варвару, дочь, для него они остались в той, другой жизни. Или, как говорила Мальвина, в другом мире. Когда Юткин как-то попытался узнать о ее прошлой жизни, узнать, как она попала сюда, узнать ее настоящее имя, Мальвина сказала:

– Зачем тебе это знать – это было в другом мире, и там была не я, а совсем незнакомая тебе женщина с другим именем, ты ее не знаешь, для тебя она чужая.

И Юткин больше не пытался узнать о ее прошлом, да он и сам понемногу избавлялся от прошлого, изживал его. Чем больше свыкался с новой жизнью, тем дальше отодвигалась прежняя. Происходило это медленно, ему понадобился месяц, чтобы перестать прятать лицо, завидев знакомых, а вскоре он вообще перестал их замечать. То есть узнавать их узнавал, но никак на это узнавание не реагировал, словно они были за стеклянной стеной.

Встретил как-то Нетесова, тот сначала пролетел мимо, но тут же остановился:

– Николай, ты?

– Я, – спокойно ответил Юткин.

– Ну ты даешь! Что случилось, Варвара выгнала?

– Ничего не случилось, просто взял да ушел.

– Как просто ушел? – не понял Нетесов. – Взял и ушел из прекрасной квартиры, от красивой фигуристой бабы и сюда, и теперь с этой? – кивнул Нетесов в сторону Мальвины, осматривающей мусорный ящик.

– Да, с ней.

– Я не понимаю. Что все-таки случилось? Ты что-то скрываешь.

– Да ничего не случилось. Только надоело все. То надо, это надо, пятое, десятое. А я-то один. Вот и ушел. Теперь никому ничего не должен, никому не обязан.

– Что надоело, точно, – понял Нетесов. – Мне тоже. Но, брат, пока есть силы, надо барахтаться, не опускаться, ты же мужик, возьми себя в руки… Пошли к нам, у нас отоварка хорошая…

– Я не хочу брать себя в руки и не хочу быть мужиком.

– Ну это другой разговор. А Варвара с кем?

– Не знаю. Я как ушел, ее больше не видел.

– И тебе неинтересно, как она живет? Как дочь?

– Нет. Вы живете в одном мире, мы в другом.

– Да, – протянул Нетесов, – честно говоря, никогда бы не подумал. Ну кому что. Ладно, бывай. Только живем мы в одном мире, уйти из мира можно только туда, – показал Нетесов на небо.

Юткин промолчал, и Нетесов ушел. Юткин долго глядел ему вслед, даже шагнул, приподнимая руку, напружинился, словно хотел окликнуть его, мелькнула мысль – может, вместе с Нетесовым вернуться обратно. Слова Нетесова: «Николай, ты?» – напомнили Юткину о нем самом, не о Пьеро, а о Николае, у которого есть жена и дочь… Юткин оглянулся на Мальвину, встретил ее спокойный, все понимающий взгляд и сразу как-то обмяк, успокоился. Его беспокойство походило на беспокойство домашнего гуся, когда мимо пролетает стая диких, пролетели, и гусь снова спокоен.

Раньше, когда Юткин видел бомжей из окна благоустроенной квартиры, они все казались ему на одно лицо, даже не так, они все были одинаково безликими. Но теперь, столкнувшись с ними вплотную, Юткин убедился, что они разные, у каждого свой характер, свои привычки.

Так, Карабас был в курсе всех международных и российских событий, у него одного был телевизор, и он смотрел все политические, экономические программы. В техэтаже Карабас был за главного, усмирял дерущихся, но и защищал от посторонних, так как был очень силен. Все платили ему дань в виде продуктов или денег, полученных за сданные бутылки.

Философ, тот постоянно читал философские трактаты, особенно Сенеку и Шопенгауэра, время от времени выкрикивая на весь этаж какое-нибудь изречение. Как понял Юткин, Философ обычно выкрикивал изречения, которые как-то могли оправдать его теперешний образ жизни. Философ был худущий, с тонкой длинной шеей, но состоял весь из жил и уступал в силе только Карабасу.

Рыжий (Рыжим звали черноволосого мужика, Юткин, как ни пытался, так и не смог узнать, почему его прозвали Рыжим) первым делом вытаскивал из ящиков газеты и журналы, в которых описывалась жизнь звезд эстрады и кино. Его больше огорчало, если он не находил газет, чем отсутствие бутылок и еды. Он следил за жизнью звезд, за их свадьбами и разводами так, словно все они были ему знакомы. И бегал из клетушки в клетушку, делясь новостью: «Смотрите, Анастасия-то сменила хахаля»…

И Карабас, и Философ, и Рыжий словно цеплялись за ту жизнь, с которой вроде бы и разошлись, и в то же время не хотели ее совсем терять.

Зато остальные вели, как сказал Философ, растительный